Так много лета, что даже страшно. Новости в эфире — так себе: приуныли, по-моему, и патриоты и западники. Прорвемся, быть может.
Котика очередного черного мне судьба подсуропила, сделала неприятность: сидит у двери, покорный детству, черный котенок, а куда девать? После прыткого остроухого кота Феди, позапрошлогоднего, кто же Федю заменит? Да никто не заменит, факт.
На томе писем Станиславского, аэропланом, замерла и смотрит пристально черноглазая белая бабочка. Мотылек шелковистый. Ночь в Быково. Так на земле все для тебя не так?
Сегодня говорили с О. Л. о лжи. Как ее, опустившуюся до элементарного вранья, научиться прощать? С возрастом ее прощать легче? Или труднее?
Разговорились. Пошли градации. Я вспомнила историю о себе самой. Был у меня один знакомый. Удивительный реалист: он ложь, как рожь, использовал для пейзажа. Считался, среди своих, обычным человеком, до такой степени обычным, что ему, спортивному в мышлении, всем и во всем проиграть пришлось: и в дружбе, и в любви. И в прочих, простите, котовасиях*...
Не знаю, чего ему не хватало внутри собственных таинственных жил, но всякого, кто в его жизни хоть на день загостился, он так накручивал, что сам от этой накрутки — был не свой.
И никто ему не мог помочь. Случались в его жизни потери: он, как человек, имеющий память о себе, их переживал. Насупившись, он разрубал встречных на поперечных — на великих и стремящихся к величию.
Разруб сочился от недостатка элементарных знаний. Утверждался несамостоятельностью в суждениях: учился, но не постиг. Так бывает: после Шаляпина — оперы нет. Кирдык, ребята...
Мать Тереза у него, через запятую, с Кшесинской шла — в рейтинге великих: не надышаться системному человеку при жизни, воздуха нет. Сплошной, извините, сарказм безвоздушный: четвертая полоса, вопли — сопли. Так это, скажете вы, тот же «Гудок».
Свободы он не признавал, но охотно ее использовал. Любимая им женщина ушла, растворилась в размытой связи... она была умнее его, так бывает. Она, он говорил, пыталась держать с ним вневременную связь: ничего не хотела прибавить к собственной самодостаточности. Видимо, она его просто любила. Стеснялась себя, но не отрицала его: он жив, и слава Богу.
Когда она еще не ушла, он вступил с нею в исключительное противостояние, свойственное, наверное, работникам специальных каких-то служб, вполне бля...х.
Ухищрение полоумных: я обману тебя, и ты узнаешь...
Как можно закрутить в реальности? Легко. Нужны, как в театре, три вещи: зрители, растревоженные ажитацией происходящего — элементарно, но красиво, сцена нужна и размытое средство связи — между режиссером и правилами игры.
Разрываем на части архитектонику. Расстояние в драматургии, значит, необходимо. Для эффекта. В нашем веке это расстояние обеспечивают: интернет, телефон, а не шаги на лестнице...
Он, кружа над любовью, был не свободен. Даже в борделе.
Он просил о помощи у рациональных каналов связи, используя переадресацию. Размытое средство связи.
Бедный, он так держался за него. Зачем? Он умер и никого не вспомнил. Отошел без Бога. Но к Нему.
Что Там, что ему Там сказали?
Мне, встретившей его на площади ночью, он сказал:
— А ты могла бы на площади, вот здесь, снять штаны?
Ответ, понукаемый не от сердца, был скорым:
— Прекрасная черта у старика: так человечно думать и о черте.
Кто ищет — вынужден блуждать.
*Котовасия — мелькание котов в жизни человека. Не катавасия, не схождение, только мелькание.
