У маисовых кустиков

Ночью, в бессонницу,  перечитывала «Багровый остров»: «Нуте, красавцы, что вы говорили у маисовых кустиков?»

Смеялась, наново читатется пьеса. Даже уверенная стилистика Булгакова, увы, не отводит от детскости советской драматургии.  Что делать, искали (после Михаила Чехова) связь с новым зрителем. 

Летели мухи снежные. Мне, бесплатно, выправили очки: линза выпрыгнула из оправы, деформация, как оказалось, в оправе легкая.  Добрая женщина — сотрудник оптической фирмы — предположила: «Вы, наверное, на них сели?»

Нет, не помню такого. Скорее, нечаянно легла. Хотя, читая в постели, могла и сесть.  Внезапно.

Денег — малых -- брать не хотели. Но всегда, если есть, надо отдать.

Деньги — не проблема. Или: деньги — дело наживное. 

Наживное это дело. Кто упирается в иное знание, есть такие любвеобильные типы,  тот сверхурочный человек, великий. В своем, конечно, денежном осуществлении: слишком примерном, потому мелким и одновременно страшным. Ну что тут: из приличного костюма торчат худые — просроченные надежды.  

Она сама, эта тотемная баба, к неведомому страннику пришла. Помялась у ворот случайных, закрытых. Протянула жилу любовную по кольской губе, изверишись в легком: 

— Защитите творца нечаянного от бесконечных к нему, ритмичных иллюстраций. Змеевик, подучи, уральский.

По памяти — из дневника:

 «...едут тихо и оглядываются, не уехал бы кто вперед».

Ехала в электричке, читая честные дневники И. М. Кудрявцева.

Как он о Мандельштаме — буднично, без привычных затей. В притирке настоящего с будущим: козлиные ротации -- в дополнение к тексту.

 Образ поэта живет в истории старений и натуральных убийств ХХ века. 

Он  формируется при жизни поэта, в оспорении критическом, когда Мандельштам еще близок здесь, в современном ему стечении случайных вещей. Нет в теории хаоса самого хаоса, есть закономерность, и она не профанируется, легкой в отмщении, теорией сомнительного этнического заговора. Поэт для нас — навсегда вдалеке.  

Пока голос живущего от слова неотделим, он связуем с любой картиной: с удивлением от «небольшой бородки», и в Гурзуфе он пропадает. С какой-то буквально сумасшедшей дамой. И нет красок у нас для этих дней, для этих минут. 

Спасибо коллегам из Музея МХАТ: не только мне достался экземпляр. Прихватила еще два, для знакомых. 

Елка на письменном столе вытянулась смешными отростками. Вот бы прижилась елка. Карликовый лес дичает радостно -- в домашнем репертуаре.