m_v_dmitrieva

Между мечтами о заработках на Севере (спокойно, близкие мои) и отдыхе на Юге я, варя картошку (к ней будут жареный лук, грибы и укроп) и доедая остатки хумуса, думаю о тех, кто умеет искать и сохранять. То сохранять, на что спрос будет не сейчас, а потом. Завтра получу посылку с материалами по моей теме -- отправлю ответную. Мне говорят: тема у тебя одна и та же. Да, одна и та же -- текст в пространстве, приключения текста. А вы на другие темы старайтесь. Чего попросту глазами моргать. Если вам что-то все еще интересно, вперед. Если нет, не надо трястись над движением... остановить его нельзя, можно только в нем участвовать. Но -- без замашек злого медбрата, вышедшего из похмелья не слишком удачно, с вопросом в переносице: кого бы сокрушить? Кого бы подавить, как ту английскую свинку... кого бы передразнить и стать кому-то "врагом заклятым". Вот глупости.
Мечты, как известно, тяготеют к реальности. Хорошо, что так, обнажаясь, группируется всё: нечаянное с ожидаемым. Неправдоподобно группируется.
Не знала, что у Модильяни был сын. Всю жизнь трудился скромным священником. В интернете есть фотография. Не похож.
С праздником Богоявления! Дух премудрости и разума -- с нами, как обычно, и ради нас.

У меня в молодости бывали, выдуманные мной, знаковые встречи. Например, встреча с умной женщиной. Я ее выдумала после потрясения -- после испытания чужой судьбой. Чтобы не рехнуться, как я теперь понимаю. Я прочитала в каком-то журнале про Шпаликова, про его жизнь... текст про Шпаликова бы написан в скромной манере, деликатный вышел текст, и короткий, но между строк всё вставало так густо, что я заметалась: Господи, как же так? Зачем? И никто не держит... сплошное удаление. А дочь? А ты сам? И никого... Надо тут уточнить, я в молодости была старушкой (слава, может быть, Богу): увлекалась философией и "Писцом Бартлби", очень. С реальностью соотносилась редко... наслаждалась свободой, понимая -- из тех же книг, что однажды придется жить.
Я выдумала умную женщину, поселив ее в какие-то, скорее всего, американские (западные) будни. Выдумав эту женщину, я пришла к ней, чтобы на нее посмотреть. А она курит и пьет, но не пьяная, так как ей незачем раньше времени выходить из себя: она живет себе тихо, неспешно и задумчиво. Добрая в сущности тетя. Живет у моря. И у леса. Где-то там. Она мне говорит:
-- Все хотят быть порядочными, но никто не может.
Я отвечаю ей -- вопросом молодости:
-- Ну и что?
-- А то, -- говорит тетя, прислушиваясь к сигарете, -- желательно этого неравенства как бы не замечать. Понятно?
Киваю, но вижу: умная женщина могла бы напудриться, ожидая гостей (меня, например). Она, увы, не напудрилась, но и не опустилась.
Я ее запомнила, хотя она, наверное, никогда не существовала.

На Выхино, утром, встретила незнакомую мне Тамару -- женщину с золотыми зубами. Мне почему-то показалось, что золотые зубы Тамары чем-то замазаны, для конспирации. Точнее, для гармонии: чтобы образ Тамары был весь един и сам себе не противоречил. Все в Тамаре говорит о бедной старости: берет, поседевший вместе с волосами, дешевый плащ из 90-х (китайский -- с большими карманами), сумка на колесах, пустая и квадратная. Я остановилась, чтобы покурить и посмотреть на голубей (рядом со станцией кто-то много лет держит голубятню: белые птицы не летают над нашими путями, а являются, как чудо чистоты, прошу прощения за высокий налет, иначе не определишь). А Тамара ко мне подошла и говорит:
-- Простите, я -- приезжая. А где вы купили такие ботинки?
Я отвечаю, где.
Тамара смотрит заинтересованно:
-- Подождите, я сейчас запишу.
И достает из кармана плаща тетрадку и ручку.
-- Как называется этот магазин? Тысяч пять? Не больше? -- засыпает меня вопросами Тамара.
Я киваю:
-- Не больше.
-- Хорошие ботинки. Я давно такие ищу, -- признается Тамара и снова спрашивает:
-- А пальто вы где купили? Хорошее пальто. Тоже там? В том же магазине? В тысяч пятнадцать я уложусь?
Я снова киваю. Кажется, может, Тамаре, что она побывала в моем благосостоянии, увеличив его раз в сто. Может, и не кажется ей ничего -- только видится. Еда, например. Или просто деньги (на что-нибудь). Я ищу деньги в кошельке. Они там есть. Но как дать, чтобы не нарушить спектакль с такой немыслимой главной ролью? Как не выпасть из него? Думать не надо в таком случае: это меня жизнь научила. В таком случае надо просто совпасть с драматургией, не заносясь выше голубей. Протягиваю Тамаре деньги. Она снова спрашивает:
-- Это вы мне зачем?
-- С праздником вас. Вчера был, -- нашлась я.
-- Благовещение, -- вспоминает Тамара. Благодарит и спрашивает, как меня зовут. Я отвечаю и спрашиваю в ответ, как ее имя.
-- Тамара, -- говорит Тамара.
Она желает мне здоровья и счастья, и всего самого хорошего: "дай вам Бог". Я -- желаю ей в ответ. И мы расходимся. Уходя, я оборачиваюсь, чтобы помахать Тамаре рукой, вижу руку Тамары, выводящую в воздухе легкий крест.
Такие дела...
Приехала домой. Слушаю Локателли, Скрипка -- Давид Ойстрах. Всем, кто думает обо мне, спасибо. Все слышится и читается, но как сделается... только Бог знает. Это я серьезно.

Меня пригласили на семинар о митрополите Евлогии -- внезапно: уходят совпадения мужских полушарий. Начала читать о Евлогии...

Как, по-бабьи, прочитанное выходит? Остервенелые напраслины переложенного, с умом, сюжета. Постепенно и осмысленно: все приглашения к иерархии монашеской жизни -- трактуются в биографию... Кто любим нами?

Мне нечего сказать о карьере нечаянного, как часто бывает в исповедальных рассказах, монаха: только то тепло и способно к ответу, которое зацепилось у близкой жизни. Я упрямо с этим соглашаюсь: что бережется у основ дискурса? Что дрожит от любви?

Текст совершенный, прав философ, должен обладать непрочитанностью. Святое указание.В непрочитанности -- честный сон.

В истории - ищем оправдательный контекст.

Искал автор время -- и упустил, не подумав о возвратном нахрапе смерти.

Увлекают его поиски совершенства -- вдали от всего, что может оказаться любовью. О монашестве речь... о нечаянном, но открытом Христе.

Утром отправила посылку друзьям. Потом -- в Химки, по делам булгаковским. Снова подшивки, но уже доборы, уточнения. Какое счастье, ей богу, что скребу по газетному дну лапками. Квартира опять вопиет: надо делать уборку. Займусь завтра уборкой, совестясь тревожно, что быт мой таков. Несуразный быт, простите за кокетство (как бы). Дальше -- снова Михаил Афанасьевич. Допишу текст, обещанный Э. А. Надо складывать еще один текст -- про "Дни Турбиных" в Ашхабаде, и быстро.
В Твери вышел сборник, посвященный памяти Т. Ищук-Фадеевой. На следующей неделе заберу его из РГГУ. В сборнике -- мой текст тоже: Каганский, снова он. Усердствую по мере сил, но понимаю, это не конец еще. Не середина даже. Это только начало.
Сыну звонили из военкомата. Хотели вручить повестку. Но отсрочка еще не кончилась, учится мальчик. Подождем с призывом до осени, надеюсь.

Работала в Химках. Приехав, поговорила с родителями и посмотрела фильм Павликовского "Ида". И я, будь я в жюри, дала бы ему премию. Жуткий лживый отрезок, не выпрыгнув, не перешагнуть. Не надо такой идеологии больше: бессмысленной, плотной -- она наново перешивает людей. А жизнь и без этих идеологических трясок, пустых и зверских, скупа на смыслы. Достаточно уже всем. И стилистика "Иды" точна: как бы притча, но на чем же держится визуальный -- скульптурный образ Христа? На чем? Но держится. Но не он. Держится -- Бог.
Вовка был с девушкой в театре. Привез сумку с тиражом. Помимо тиража -- варенье, пюре яблочное и рыжики любимые мои, маминого изготовления.

СУВЕНИР
К Кате Васнецовой приехали родственники из Израиля: дядя Валера, тетя Сима и маленький Алончик – пятилетний внук дяди Валеры и тети Симы.
В Израили остались: Нора, мама маленького Алончика, ее муж, Роман Исаакович, а также трое их старших детей – Борух-Исаак, Йонатан и Ривка. Дядя Валера по маме своей, Наталье Петровне Васнецовой, – русский, а по папе из восточных четвертей состоит. Еврейская четверть в дяде Валере тоже есть. Она делает его оптимистом.
Родственники из Израиля прилетели в Москву на три дня, даже на два с половиной. На третий день, вечером, они уезжают в Петербург, смотреть город. Из Петербурга паром увезет их в Финляндию – на неделю. Такая программа.
Получается, что завтра дядя Валера, тетя Сима и племянник Алончик уезжают. Сегодня они пошли в Третьяковскую галерею. Катя Васнецова едет на Выхинский рынок – за веником. Тетя Сима попросила, у них в Израиле веников нет, зато есть финики и чай "Высоцкий". Веник нужен короткий, чтобы вместе с ручкой – пятьдесят сантиметров, длинный веник под мойку не спрячешь. Катя едет и думает о финиках и об израильском климате, благословенном.
Рыночная площадь может быть только оживленной. А если она еще и привокзальная, то шума, людей и запахов – умножай на два. Или даже на три. На площади продают вишню (уже пора, созрела), огурцы, чеснок и цветы, в букетах и целиком – с корнями, на посадку. Кто-то бесплатно раздает котят, кто-то строптиво торгуется, кто-то вяло ругает импортные помидоры: их там смажут химией… им на нас…, сами знаете, а едите. Вот едет инвалид без ноги. Сидя в инвалидном кресле, он приводит его в движение оставшейся ногой. Лицо инвалида светлое, даже праздничное, как будто он долго скреб единственной ногой по земле и, наконец, добрался до самой лучшей точки планеты.
Мимо Кати спешит черноглазая девушка: лицо ее – гладкое от ярости, ее только что кто-то обидел. Девушка говорит, что думает: «Сукаядь». И тут же возникают веники, они лежат и стоят на прилавке, ими начинается крытая часть рынка. «Ура», – радуется Катя Васнецова. Недоверчиво смотрит на странную Катю (никто обычно так не радуется) продавщица веников – аккуратная узбечка:
– Есть и меньше, – говорит она, – смотри под прилавок.
Под прилавком, на синем мешке, лежат другие веники. У них – ручка короче (правда, целиком они какие-то худые). Катя Васнецова покупает веник, вершок его ручки почему-то измазан зеленкой. Наверное, это означает, что он просох и готов к продаже. Веник торчит из небольшого пакета Кати Васнецовой, представляя ее в ее же собственных глазах самой загадочной женщиной столицы, летящей здесь и сейчас сквозь вишневые прилавки веков.
Недалеко от рынка – большой торговый центр. Туда летит Катя Васнецова, чтобы купить Алончику солдатиков и что-нибудь для Боруха-Исаака, Йонатана и для затейливой девочки Ривки: кулон с эмалью? Русский стиль.
Рядом с Катей бежит женщина в несуразном платье:
– Я тебе говорю, ждет тебя повышение, помоги беременной, расскажу все про тебя, я тебе говорю, не пожалеешь, – кричит женщина.
Катя Васнецова любит отдавать. Она достает из разноцветной индийской сумки сто рублей:
– Возьмите, возьмите.
Сто рублей исчезают в незаметных карманах несуразного платья. В руке у женщины появляется темная монетка:
– Я тебе ее на память дам, скажу, что делать, с собой носить будешь, все к тебе придет, как тебя зовут?
– Катя.
– Маму мою так зовут, достань бумажку из кошелька, оберни бумажкой монетку, и я тебе все скажу. Что будет у тебя. Всё.
– Я тороплюсь, – говорит Катя Васнецова. – Бог с ней, с бумажкой.
Тело женщины в несуразном платье наполняется азартом. Без сопротивления нет добычи. Крепкая рука тянется к Кате:
– Сюда отойдем, чтобы не мешали нам, я тебе все скажу. Достань из кошелька бумажку, обернем монетку, скажу тебе все, а не достанешь, плохо тебе будет.
– Давайте разойдемся, – предлагает Катя. – Никакой бумажки у меня больше нет.
– Плохо тебе будет.
Катя, запустив под свои ресницы слово «полиция», молча качает головой:
– Не надо никому рассказывать про будущее.
Катя Васнецова, чужая добыча, улетает. Женщина в несуразном платье обиженно кричит ей вслед:
– Ну подожди!
В торговом центре Катя Васнецова вспоминает про бога, и с этим воспоминанием, на всякий случай, уже не расстается. Она заходит в магазин «Умные игрушки», там ее встречает молодой человек с козлиной бородкой:
– Я могу помочь?
Катя Васнецова, обрадовавшись козлиной бородке – от нее плохого не жди, говорит сама с собой:
– Нужно что-нибудь для мальчиков, один мальчик пяти лет, а двое других старше, лет на пять-шесть. Еще девочка есть, но девочка потом. В Израиле много детей, а веников нет. Купила в подарок веник.
Молодой человек понимает:
– Есть хорошие конструкторы, это если для мальчика, как вы сказали, пяти лет. А…
– Конструктор не нужен. Солдатики есть?
Как же, солдатики есть. Катя покупает Алончику солдатиков – «Королевские ВВС Великобритании», Боруху-Исааку и Йонатану – машинки «Русская коллекция», остается Ривка, чудесная девочка, в будущем – вторая Голда Меир. В сумке Кати Васнецовой, самостоятельно переключившись на бесшумный режим, задрожал мобильный – звонит тетя Сима:
– Катюша, мы сейчас пойдем гулять по Москве, Алончик, правда, устал, но ничего. Третьяковка – чудо. Даю трубку Валере.
Дядя Валера сообщает:
– Мы будем гулять еще часа два. Потом приедем домой. Не рано для серьезного знакомства?
В квартире Кати Васнецовой намечается домашнее застолье. Помимо родственников из Израиля будут: греческий салат, жареная курица, яблочный штрудель и жених Кати Васнецовой, которого после романа – длинною в десять лет – она, наконец, решилась предъявить семье (мама Кати Васнецовой, сводная сестра дяди Валеры, умерла семь лет назад, так и не дождавшись от дочери внуков). Как все успеть? За женихом, за этим странным человеком, еще надо заехать, так как сам он, велика вероятность, в последний момент наверняка придумает какую-нибудь причину, чтобы не быть среди чужих ему людей «петрушкой». Такой он, да. Такой.
Катя Васнецова отвечает дяде Валере:
– Для серьезного, не рано. Что купить Норе и Роману? Конфет, может, «Мишка на Севере»?
– Только не это! – кричит в трубку тетя Сима. – У нас все это есть!
– Разве… – начал дядя Валера и пропал.
Ненадежна мобильная связь. Катя Васнецова поблагодарила продавца с козлиной бородкой и вылетела из магазина, зацепив веником игрушечного оленя, встречающего посетителей магазина «Умные игрушки» сатанинской улыбкой.

***
В квартире странного человека темно. Катя Васнецова стоит в коридоре и слушает, как храпит на своей кровати странный человек, ее жених. Она ничего не чувствует, кроме собственного бега. Ничего.
– Привет, – говорит она тихо.
– Привет, – отвечает ей странный человек. – Свет в комнате не включай, лампочки перегорели.
Катя Васнецова садится на край кровати и начинает говорить:
– Купила всем подарки, только Норе с Романом ничего не купила. Детям купила машинки, солдатиков, Алончик просил, Ривке – кулон позолоченный, эмаль, русский стиль. Не пора тебе вставать?
Странный человек жмурится, чешет глаза, зевает. Просит:
– Ты лампочки не вкрутишь? Там, на кухне, в нижнем ящике, новые.
Катя Васнецова идет на кухню. Кухня встречает ее привычным беспорядком. На холодильнике сидит вчерашняя муха, на столе сморщилась ярко-зеленая половина огурца. Кругом бумажные салфетки: ими странный человек накрывает посуду с остатками пищи. Катя Васнецова говорит сама себе:
– Как ты думаешь, дура, что будет у тебя?
Странный человек зовет из комнаты:
– Ну, ты скоро? Ты же говорила, что опаздывать нельзя.
– Ничего. У родственников есть ключи.
Катя Васнецова открыла нижний ящик и достала лампочки. С лампочками она вошла в комнату и ногой подвинула стул.
– Сейчас вкручу, – сказала она.
Странный человек встал, пошел в туалетную комнату, вернулся и, глядя на Катину спину, спросил:
– Скажи, только честно, зачем мне нужно с ними знакомиться?